«Деде Горгуд»
Автору сценария фильма, председателю Союза писателей Азербайджана, кавалеру ордена «Истиглал», народному писателю АНАРУ исполнилось 75 лет. За особые заслуги в развитии азербайджанской литературы в 2011 году он был награжден премией Гейдара Алиева, а в 2012-м — удостоен звания «Человек года в литературе тюркского мира». Новые грани личности замечательного азербайджанского писателя раскрылись в его беседе с корреспондентом «Азербайджанских известий» Натаван ФАИГ ГЫЗЫ.
— Анар муаллим, к сожалению, автобиография не предусматривает вех становления биографии духовной — где, когда, в какой момент произошел тот или иной перелом твоей личности, под каким влиянием… А когда поняли, что вы писатель?
— У моего выбора есть конкретная дата — лето 52-го года. Мы отдыхали в Шуше и, будучи городскими детьми (мне было 14 лет), очень скучали по Баку, я говорю о себе и моей младшей сестре. Короче, мы томились, и отец, чтоб как-то нас отвлечь, придумал нам занятие: «Видите, сколько вокруг свежих впечатлений, новые люди, другая природа, попробуйте описать все это». Вот так — натолкнул и все, добавив, что «это может быть дневниковой записью или чем-то еще» — на наше усмотрение. Сестра, кажется, ничего не написала, я же написал, правда, это было не из шушинской жизни, а из... американской. Наивный, понятно, вышел опус, его сюжетную канву составила история композитора, который сочинял серьезную музыку, но не мог прокормиться, поэтому продался, как сегодня принято говорить, шоу-бизнесу, — тогда этого термина не было, в общем, стал писать какую-то легковесную музыку, на этом прославился, но на этом же и потерял себя, свою семью и так далее. Почти детективная история…
— Это был роман?
— Нет, пьеса, она была, повторяю, наивной, потому что я никогда в Америке не был, никаких американских впечатлений у меня, естественно, не было — все мои «аргументы» были основаны на советской пропаганде, на том, что наши газеты писали про Америку. Но когда я закончил эту пьесу…
Очень хорошо помню тот вечер в Шуше — мы сидим на веранде, я читаю свое творение отцу, матери и сестрам… И когда я кончил читать, никогда не забыть мне выражения лица отца, его глаз: это было и удивление, и радость, и… сожаление. Помню его слова: «Вот и ты стал писателем…». Он сказал именно эту фразу, хотя трудно, судя по той моей вещице, было прийти к такому именно выводу. Но, знаете, сказал со вздохом сожаления. Знал, разумеется, как непрост он, этот удел.
Наверно, вот тот день и решил мою судьбу, потому что после этого я стал уже более активно писать какие-то рассказы. Там же, в Шуше, кстати, написал еще один рассказ «Два моря» — он мне оказался настолько дорог, что недавно я его даже включил в свой шеститомник. А тогда… Отец, правда, мне долго запрещал печататься, я читал ему написанное и всякий раз слышал — «не надо, пока не надо»… И только после того как я написал рассказ «Последняя ночь уходящего года», он сказал: «Вот это можно отдать в печать». Рассказ был опубликован в журнале «Азербайджан», в то время его редактором был покойный Абульгасан. Так, в декабрьском номере 1960 года вышли два моих рассказа — «Последняя ночь…» и «В ожидании праздника». Теперь я включаю их во многие свои книги. «Последняя ночь…» была переведена на многие языки, не раз экранизировалась, по Центральному телевидению демонстрировался одноименный фильм — в общем, так все начиналось.
— Легче всего писать первую книгу, дальше пишется все туже и туже. Так говорят.
— Я бы не сказал. Возможно, это происходит с теми, кто избрал для себя один лишь жанр, боясь выйти за его пределы. Меня же, напротив, упрекают в разностилье, вы немного знакомы с тем, что я пишу, — это и сатирические произведения, и психологические, и лирические, и исторические, есть даже фантастика. Отсюда и жанровое разнообразие — я пишу пьесы, прозу, сценарии, эссеистику… Поэтому каждое новое произведение для меня — это как бы впервые. Повторять, тиражируя, то, что имело отклик и даже приносило популярность, я никогда не стремился.
— Наличие ваших пьес в репертуаре всегда гарантировало интересный театральный сезон, у вас есть оно — удивительное ощущение зала. По всему видать, что вы — лидер, театр же, как известно, это епархия режиссера. То же самое и в кино. Как решается творческий вопрос в таких условиях?
— У меня было много споров с режиссерами, не всегда мы друг друга понимали, хотя я работал с лучшими из них. И в кино, и в театре. В профессиональном плане все они выше меня. Я не режиссер, хотя в свое время в Москве помимо сценарных курсов окончил и режиссерские, у меня даже диплом есть. Но все же писательское видение и режиссерский взгляд — это всегда две несхожие ипостаси, а значит, интерпретации. Поэтому у нас часто случались споры, иногда они заканчивались каким-то компромиссом, а иногда… Скажу лишь, что полностью своими могу назвать только две картины, вернее, две с половиной, потому что одну из них, «Юбилей Данте», я снимал вместе с покойной Гюльбениз Азимзаде, а две другие — об Узеир беке и Дж.Мамедкулизаде снял самостоятельно: это полностью мои фильмы. Хорошие они или плохие, удачные или нет — это другой вопрос, но они мои, от начала и до конца. Есть, разумеется, хорошие фильмы: Оджагов снял по моим произведениям две картины — «Комната в отеле» и «Тахмина», Ариф Бабаев — «День прошел», Тофик Кязимов поставил в Аздраме «Лето в городе», Марахим Фарзалибеков не раз ставил мои пьесы… Я всем им благодарен, всем признателен, но — режиссер видит по-своему, а автор совсем по-другому и здесь ничего не поделаешь.
— Я как-то у вас прочла, что вы «не шяргчи и не гярбчи», а — «дуньячи». Человек мира?
— Пытаюсь им быть. Мне по душе мудрое сочетание непреходящих духовных ценностей с современным прагматизмом, гармоничный синтез культур Востока и Запада — именно это, на мой взгляд, может благоприятствовать действенному становлению и развитию универсальных основ справедливости мира, способствовать совершенствованию человечества. Есть такое понятие «гражданин мира». Я им не являюсь, к этой когорте относился, например, Ростропович, который по всему миру гастролировал, у меня и нет такой возможности. Я это говорил в том смысле, что не ощущаю себя чисто восточным писателем или чисто западным. И не только писателем — в своем мироощущении я пытаюсь гармонично синтезировать эти ценности, впитывая в себя и то, и другое. Разумеется, в той мере, в какой они мне доступны.
— Ваша дочь не избежала писательской участи. Это было неожиданно для вас?
— Абсолютно. Я знал, что она очень грамотная девочка, много читающая и тонко чувствующая, — все это было очевидно. Но то, что у нее действительно литературный талант, я убедился, только когда прочел ее первый рассказ, поразивший меня знанием жизни. Откуда у молодого человека, с его небольшим опытом бытия, могло взяться это знание, его творческое воплощение? Кстати, мой сын тоже пишет, правда, больше сатирические рассказы, но весьма интересные. Правда, это нечто другое…
— В вашем «Деде Горгуде», в самом его конце, есть такие слова — вы их вложили в уста сказителя: «Сынок, Азер, знай, чтобы земля стала отчизной, стала отечеством, нужны два дела. Первое — на этой земле надо сеять, с этой земли собирать. И второе — надо ее защищать от врагов. Землю, которую ты не смог защитить, не стоит засевать, на ней не пожнешь урожая. А землю, которую ты не засеял, не стоит защищать». Насколько актуальны эти слова сегодня?
— Это мысль моя, но ее все время приписывают Деде Горгуду, так и говорят: «Деде Горгуд еще 1300 лет назад сказал…». (Смеется). Даже президент Демирель, приехавший в Баку на торжества по случаю юбилея эпоса, выступая на торжественной части, «процитировал»: «Как наш общий прадед Деде Горгуд в свое время мудро изрек…». Там и в помине нет этой мысли, понимаете? Я ее придумал…
— Вы написали это тогда, когда и войны-то не было.
— В том-то и дело.
— Кто из сегодняшних может занять ваше место в будущем? Я говорю не о раскрученности, слава и масштаб таланта — далеко не одно и то же.
— На этот вопрос невозможно ответить по многим причинам, главная из которых вопрос востребованности. Кто-то может быть похож на меня, кто-то лучше меня, а кто-то совсем другой — многое будет зависеть от того, насколько ты совпал со временем. Поэтому наметить, как вы говорите, «преемника» сегодня мне очень трудно. «Я — писатель» должен говорить не сам человек. Таковым его должны признать последующие поколения.
